Сергей Дигол - Отпечатки на следах [СИ]

Майор Николай Апостол прищурился и лукаво улыбнулся журналистке. Совсем молодая еще, в дочери годится, определил он, не прибегая к профессиональным навыкам — что называется, на глаз. Девушка была симпатичной: белокожая, с чуть вздернутым, совсем не молдавским носиком и ровными каштановыми волосами чуть ниже подбородка, завивавшимися на концах в стороны от головы.

На его вопрос она ответила улыбкой — символической, чуть вздернутым одним краешком рта.

— Ну хорошо, — вздохнул Николай Андреевич. Он понял, что от интервью не убежать.

Репортерша, продемонстрировавшая служебное удостоверение на имя Натальи Иващенко, выложила на стол диктофон, блокнот и ручку. Сюда, в центральный комиссариат полиции Кишинева ее откомандировали за подробностями громкого дела, вот уже несколько недель будоражевшего воображение сонных горожан. В магазинах, в троллейбусах, в офисах и школах — все разговоры были об одном. О насильнике, терроризировавшем женщин в районе нижней Рышкановки.

— Имя, конечно, разгласить не можете? — склонив голову, спросила Наташа.

Майор Апостол виновато пожал плечами.

— Предстоят многочисленные экспертизы, — сказал он, — мы ведь только его арестовали. И он всего лишь подозреваемый.

Наташа согласно кивнула. Золотое правило, отличающее умного журналиста от нетерпеливого: никогда не настаивай на разглашении конфиденциальной информации — дай собеседнику возможность расслабиться, чтобы выловить среди тысяч слов случайно оброненную фразу, прямой путь которой — в заголовок на первой полосе, прямо под «шапкой».

Но чем больше она слушала, тем меньше ей хотелось задавать вопросы и тем более записывать ответы. Она вдруг поняла, что и не слышит ответов, не воспринимает их, а слышит лишь голос сидящего перед ней немолодого человека.

Сколько ему, попыталась прикинуть Наташа. Совсем седой и уж точно старше ее матери. Было в нем что–то такое, что до этого Наташа видела лишь в постаревших голливудских звездах, вроде Роберта Редфорда или Пола Ньюмена. Стопроцентная седина, глубокие, словно ножом вырезанные морщины и при этом — умные, живые и совсем юные глаза. Майор выглядел совершенно неуместным в своем тесном кабинетике с монитором на столе и стеклопакетом вместо старой деревянной рамы. Он напомнил Наташе старый советский телевизор, как же они назывались: «Радуга», «Горизонт»? Огромные тяжеленные ящики с выпуклым экраном, переносить которые можно было лишь вдвоем, они создавали ощущение безальтернативности и одновременно — свободы.

Наташа сразу почувствовала, что он из такого же теста — громоздкий, возможно, неповоротливый, но совершенно надежный, не оставляющий иного выбора, как не оставляет кирпичная стена ни единого шанса фанерной перегородке в плане прочности.

— Может, вам еще что–то интересно узнать? — услышала Наташа.

Она встрепенулась — оказалось, все, что хотел, он уже рассказал и ждал, не припасены ли собеседницей другие вопросы.

— Да в общем… как бы… — она нервно перелистывала страницы блокнота, краснея от внезапного ступора.

— А не сходить ли нам в кафе?

— Что?

Их взгляды замерли, столкнувшись друг с другом, и Наташе показалось, что следователь сам смущен собственным предложением. Но еще больше она почувствовала, что ни в коем случае не хочет, чтобы он передумал.

— Завтра в семь, в «Желтке» напротив Национального дворца устроит?

Ей казалось, что внутри нее завелся кто–то другой — наверное, решила она, это и есть пресловутое альтер эго, настолько могущественное существо, что слетавшие с собственных уст слова поражали Наташу своей решительностью.

Они стали встречаться в кафе, и он рассказывал ей истории из собственной практики, о неразглашении которых в прессе майор Апостол и не думал просить; ему было пятьдесят семь, и несмотря на то, что он никогда прежде не был женат, слишком очевидной для него была влюбленность Наташи и отчаянно бескорыстным и потому необъяснимым и чудесным виделся ее интерес к нему, стареющему следователю, заработавшему за тридцать шесть лет службы, помимо скромного звания майора, однокомнатную квартиру в ставшем за последнее десятилетие не престижном районе, ранение в руку, да хронический радикулит.

Она смотрела на него и слушала, а он все говорил и говорил и все меньше удивлялся, своему внезапно открывшемуся таланту рассказчика, а если отбросить комплименты — тому, до чего эта милая девушка делает его болтливым. В эти их совместные часы она меньше всего походила на журналистку — просто слушала и иногда задавала вопросы — нет, не перебивающие, как это делают репортеры, а развивающие его мысль, не дающие ей сорваться в обрыв с узкой тропинки логики и последовательности. Поначалу его это забавляло, потом искренне удивляло, пока наконец, он понял, что лучшего собеседника и более благодарного слушателя ему не найти. Он стал рассказывать ей о текущих делах, далеких от сдачи в архив, о тех, которые не всегда стоит обсуждать даже с коллегами по отделу. Он не опасался и уже не останавливал себя — рассказывать или смолчать — Наташина газета продолжала изображать мудрое неведение.

Они стояли под раскидистым кленом, подпиравшим троллейбусную остановку напротив обветшалого здания художественной галереи, когда он вдруг наклонился и поцеловал ее в губы. Поцеловал и сам от неожиданности отпрянул, но протянувшуюся между ними нить уже было не разорвать, она обрастала новыми нитями, переплеталась с ними и вот уже они держались, каждый со своей стороны, за любовь толщиной с приличный канат. Он обнял ее за плечи, она послушно наклонила голову к его груди, и когда вдали уже показался троллейбус, Наташу окликнули.

— Вот так встреча! Твой, что ли, хахаль?

Невысокий, но плотный, коротко стриженный парень смотрел на них, стоя чуть в стороне, наклонив голову в бок и криво улыбаясь. Его ярко–оранжевый свитер вопил о неминуемой опасности. Не удержавшись, Наташа чуть застонала, словно дал о себе знать натертый палец на ноге — последнее, о чем думает женщина во время длительной романтической прогулки.

— Кто это? — спросил Николай, прикрывая Наташу плечом.

— Мой парень, — тихо ответила Наташа. — Бывший, — добавила она и испуганно взглянула на римский профиль Николая.

— Молодой человек, — выступил было вперед Николай, но Наташа вцепилась ему в руку.

— Не надо, прошу тебя! Вон наш троллейбус.

— Ну чего, старый перец, побазарим?

— Женя, перестань! — закричала Наташа, — Я все тебе уже сказала. И прекрати меня преследовать.

— Да ты с катушек слетела, Наташ! Я просто шел себе по улице и на вас наткнулся.

— Ну вот и иди себе дальше!

— Мне просто интересно, — Женя сделал несколько шагов им навстречу, — он что — такой же гигант, как я?

— Коля, идем, троллейбус уйдет!

— Коля, — медленно приближаясь, сардонически усмехнулся Женя. — Сколько годков–то Коле? Шланг–то еще орошает?

Он подошел слишком близко, не рассчитав, что у высокого Николая и размах рук больше. Удар пришелся Жене в левую скулу — правой, свободной у Николая рукой. За левую руку его тянула Наташа, но после того как Женя упал на асфальт — плашмя, как спиленное под корень дерево, она отпустила Николая, чтобы всплеснуть руками и больно хлопнуть себя по щекам.

— Господи, Коля! Ты убил его!

— Все нормально, — Николай решительно присел рядом с Женей, приподнял ему голову, слегка побил ладонью по щеке, — видно меня?

Открыв рот, Женя немного поводил глазами, пока не поймал взгляд Николая.

— Ну вот и славно, я ведь не сильно, — резюмировал Николай и обернулся к Наташе, — поймай, пожалуйста, такси.

Женя уезжал по названному им — не без труда — адресу на такси за счет Николая, а сам Николай ехал на троллейбусе по служебному удостоверению, а вместе с ним — Наташа, и за нее снова заплатил он, хотя и гораздо меньше, чем за Женю. И все же по виду Наташе нельзя было сказать, что она сильно расстроена. Напротив, даже начинающий телепат без труда определил бы, о чем она думает, смущенно заглядываясь на Николая и восторженно ликуя в душе.

О том, что лучше мужа ей не найти.

4

— Наташа!!!

Грохнув входной дверью о стенку, Николай бежит туда, где должна быть кухня, но умудряется с хода влететь ногой в ящик прихожей, хорошо, что не головой в зеркало. А ведь ему казалось, что по своему новому жилищу — крохотной Наташиной квартире, он смог бы уже путешествовать и с закрытыми глазами. Увы, ударивший в глаза с порога дым не только задернул занавес, отделяющий от него скромный интерьер, но и изрядно разбавил привычное для Николая хладнокровие.

— Наташенька, ты где?!

Шаг, второй, третий. И вот, хвала Всевышнему, из сплошной пелены выплывают очертания знакомой фигуры, и вот она касается лицом его лица, и ее слезы становятся его — ведь стекают они по его щеке.